Он вдруг обратил внимание на молчание Хаустона и на смутные звуки в трубке — неприятные и знакомые… Всхлипывания. Хейди плакала?

— Почему она плачет? — спросил Билли.

— Билли…

— Дай-ка мне ее!

— Билли! Да ты к себе прислушайся!

— К черту! Дай мне ее!

— Нет. Пока ты в таком состоянии, не дам.

— Почему, ты, нахалка поганая?!

— Прекрати, Билли!

Хаустон настолько громко заорал, что Билли отодвинул трубку от уха. Когда приложил ее обратно к уху, всхлипывания умолкли.

— А теперь послушай! — сказал Хаустон. — Таких вещей, как оборотни, не бывает. Не бывает цыганских проклятий. Я даже сейчас дураком себя ощущаю, говоря тебе такие элементарные вещи.

— Слушай, неужели не видишь, что это все же часть проблемы? — тихо спросил Билли. — Неужели не понимаешь, что эти люди умели уходить безнаказанными с подобными штуками в последние двадцать столетий, если не больше?

— Билли, если на тебе лежит проклятье, то оно исходит из твоего подсознания. Поверь. Старый цыган не мог наложить проклятья. Но твой собственный разум под маской старого цыгана — может.

— Я, Хопли, Россингтон, — сказал Халлек тупо. Все сразу. Нет уж, это ты слепой, Майкл. Вот так-то.

— Да брось ты! Тут всего лишь совпадение. Ну сколько можно блуждать вокруг тутового куста? Вернись к Глассману. Пусть они тебе помогут. Хватит сводить с ума собственную супругу.

В какой-то момент он даже заколебался. Уж очень здраво и разумно звучали доводы Хаустона. Они успокаивали.

А потом вспомнил Хопли, поворачивающего тензорную лампу, жестоко осветившую его лицо. Вспомнил слова Хопли: «Я буду убивать его долго… деталей тебе говорить не стану…»

— Нет, — сказал он. — У Глассмана мне ничем помочь не могут, Майкл.

Хаустон тяжело вздохнул.

— Тогда кто же? Старый цыган?

— Возможно, — сказал Халлек. — Если удастся его найти. Не исключено. Кроме того, у меня есть знакомый, который может помочь. Он прагматик вроде тебя.

Джинелли. Имя всплыло в памяти в то время, как он говорил по телефону.

— Но в основном я намерен полагаться на себя.

— Именно об этом я тебе и говорю!

— Правда? А у меня сложилось впечатление, что ты посоветовал мне вернуться в клинику Глассмана.

Хаустон снова вздохнул.

— Мне кажется, твои мозги тоже начали терять вес. Ты хоть подумал, что ты устраиваешь своей жене и дочке? Хоть раз подумал об этом?

«А тебе Хейди сказала, что она делала, когда произошел наезд?» — чуть не выпалил Билли. — «Не сказала еще, Майкл? Нет? А ты спроси ее…»

— Билли?

— Мы с Хейди потолкуем об этом, — тихо ответил он.

— Неужели ты?..

— Я думаю, Майкл, что ты прав по-крайней мере в одном.

— Да? О, как мне повезло! И в чем же я оказался прав?

— В том, что хватит ходить вокруг да около, — сказал Билли и положил трубку.

Но потолковать им не удалось.

Пару раз Билли попытался завести разговор, однако Хейди только качала головой. Лицо ее было бледным, непроницаемым, глаза смотрели на него обвиняюще. Только раз она отреагировала.

Это произошло через три дня после телефонного разговора с Хаустоном, когда Хейди всхлипывала в его кабинете. Они заканчивали ужин. Халлек прикончил внушительный набор лесоруба: три гамбургера с гарниром, четыре початка молодой кукурузы с маслом, полпинты бульона, персиковый пирог со сладкой подливой. Надо сказать, аппетит у него стал слабый, но он с тревогою обнаружил, что быстрее теряет вес, если не ест. Когда перед тем Хейди вернулась от Хаустона с опухшими от слез глазами, Билли был так расстроен, что не стал ни обедать, ни ужинать, а когда на следующее утро встал на весы, увидел на шкале цифру 167. Ему стало тошно. Пять фунтов за один день! О, Боже! С тех пор и не пропускал еды в положенное время.

Теперь он показал на пустые тарелки с мелкими остатками и обглоданными початками.

— Похоже это на «анорексия невроза», Хейди? — спросил он.

— Нет, — нехотя ответила она. — Но…

— Так я ем весь последний месяц. И за этот месяц потерял шестьдесят фунтов. Вот и объясни мне, каким образом мое подсознание ухитряется делать такой трюк. Терять в весе по два фунта в день при потреблении примерно шести тысяч калорий.

— Я не знаю… но Майкл… Майкл говорит…

— Ты не знаешь, и я не знаю, — перебил ее Билли, сердито бросая салфетку на тарелку. В животе его заурчало от обильного ужина. — И Майкл Хаустон тоже не знает.

— Ну, хорошо, если это проклятье, то почему со мной ничего не происходит?! — закричала она. Хотя в глазах ее сверкнул гнев, Халлек увидел, что она на грани слез.

Потеряв над собой контроль от накопившейся обиды и страха, он закричал в ответ:

— Не знал он, вот почему! Понимаешь? Не знал!

Всхлипывая, она резко отодвинулась, чуть не упав вместе со стулом, и стремительно вышла из-за стола, рукой схватилась за лицо, словно от сильной головной боли.

— Хейди! — воскликнул он, поднимаясь и роняя стул на пол. — Вернись!

Ее шаги на лестнице не замедлились. Он услышал, как хлопнула дверь — но не их спальни. Кажется, комнаты Линды или спальни для гостей.

Халлек подумал — скорей всего, в комнате для гостей. Он оказался прав. Больше она с ним в одной комнате не спала.

Та неделя, последняя неделя перед тем, как он покинул дом, потом вспоминалась Билли Халлеку как некий путаный кошмар. Погода установилась гнетуще душная и жаркая. Билли ел и потел, потел и ел, а его вес равномерно и неуклонно снижался. В конце недели, когда он арендовал автомобиль и отправился в путь по 95-й магистрали в сторону Нью-Хэмпшира и Мэна, он потерял еще одиннадцать фунтов и весил уже 156 фунтов.

В течение этой последней недели врачи из клиники Глассмана неоднократно звонили ему. То и дело звонил Майкл Хаустон. Хейди молча наблюдала за ним и курила. Когда он заговорил о том, что неплохо бы повидать Линду, она бесстрастно ответила:

— Я предпочитаю, чтобы ты этого не делал.

В пятницу, накануне отъезда, снова позвонил Хаустон.

— Майкл, — сказал ему Билли. — Я больше не отвечаю на звонки от врачей Глассмана и не буду отвечать на твои, если не прекратишь эту муру.

— Напрасно, — возразил Хаустон. — Послушай меня внимательно, Билли. Это очень важно.

Билли выслушал очередную порцию дурацких сентенций, испытывая гнев и обиду из-за предательства. Хейди снова была там. Ее переговоры с Хаустоном опять закончились слезами. Хаустон провел долгую консультацию с тремя Гномами клиники Глассмана («Не волнуйся, Билли, это оплачено: профессиональная привилегия») и снова встретился с Хейди. Все сошлись на том, что Билли не помешает серия психиатрических обследований.

— И я тебе очень советую по собственной воле согласиться на это, — заключил Хаустон.

— Еще бы! И я даже знаю, где ты рекомендовал бы мне пройти обследование. Разумеется, в клинике Глассмана. Угадал?

— Ну что ж, мы подумали, так было бы удобней всего.

— А как же иначе? И пока мне обследуют мозги, я буду пить барий и получать клизмы.

Хаустон красноречиво смолчал.

— А если я откажусь?

— Хейди имеет право прибегнуть к законным средствам, — осторожно ответил Хаустон. — Ты понимаешь?

— Я понимаю, — ответил Билли. Ты имеешь в виду себя, Хейди и Трех Гномов из клиники Глассмана. Все вместе вы отправляете меня в санаторий «Саннивейл», где я научусь плести корзинки.

— Брось ты эту мелодраму, Билли! Она не меньше беспокоится о Линде, чем о тебе.

— Мы оба волнуемся за Линду, — сказал Билли. — Я и за Хейди волнуюсь. Конечно, бывают моменты, когда я на нее зол, но в целом по-прежнему люблю ее. И потому беспокоюсь. Так что она в какой-то степени ввела тебя в заблуждение, Майкл.

— Не знаю, о чем ты говоришь.

— Ясно, что не знаешь. И объяснять тебе не собираюсь. Она может тебе рассказать, хотя сомневаюсь. Хейди хотела бы забыть все, что случилось. Она могла бы излить тебе душу относительно некоторых упущенных деталей. Скажем так: у нее тоже есть свой комплекс вины. Кстати, если прежде она выкуривала пачку сигарет в день, то теперь выкуривает до двух с половиной.