Теперь она плакала и рылась в сумочке в поисках салфетки. Он протянул ей свой платок, и она вытерла глаза.

— Можешь говорить все, что хочешь, Билли. Можешь злиться, можешь придираться ко мне. Можешь вообще испортить все впечатление от нашего отпуска, если хочешь. Но я люблю тебя, Билли, и я должна сказать то, что нужно сказать. Когда люди начинают терять вес без всякой причины, это может означать заболевание. Это даже одно из семи предостережений рака. — Она сунула ему платок обратно. Когда он взял его из ее рук, пальцы Хейди были холодными.

Слово было произнесено. Рак. Рифма: рак — дурак. Одному Богу известно, сколько раз это слово возникало в голове с тех пор, как он встал на весы возле обувного магазина. Так отворачиваешься от назойливых крикливых нищих… или от хватких цыганят, бегущих по улице впереди табора. Цыганята пели странные песни — вроде бы и монотонные, но в то же время завораживающе-приятные. Они умели ходить на руках, удерживая босыми ногами тамбурины. А как они жонглировали! Любой «шапито» за пояс заткнут. Крутят пластмассовые тарелки на пальцах и даже на носу, да еще смеются при этом. Похоже, что все заражены какими-то кожными заболеваниями, много косоглазых, с заячьей губой. Когда обнаруживаешь перед собой внезапно такое дикое сочетание бурной жизненной активности с уродством, ничего не остается, как отвернуться. Нищие, цыганята, рак. Такое беглое порхание мыслей испугало его.

Но все равно — лучше припечатать словом.

— Я себя просто классно чувствовал, — повторил он свою мысль уже, наверное, в шестой раз с тех пор, как Хейди ночью начала задавать вопросы о его здоровье. Да ведь так оно и есть, черт подери! — Я зарядку делал, кстати.

Тоже верно… по-крайней мере последние пять дней. И по Лабиринту поднялись вместе. Хоть и одышка мучила всю дорогу, и живот пришлось поджимать в узких расщелинах, но ведь нигде не застрял. Да Хейди сама страдала от одышки даже больше, чем он, — дважды просила остановиться передохнуть. Билли дипломатично не упомянул ее частые перекуры.

— Я верю, что ты себя отлично чувствуешь, — сказала она. — Это замечательно. Но замечательно было бы еще и к врачу сходить. Ты уже более полутора лет у него не проверялся. Уверена, что доктор Хаустон по тебе соскучился.

— А я думаю, он сам всего лишь мелкий наркоман.

— Мелкий — что?

— Ничего.

— Билли, говорю тебе, невозможно потерять двадцать фунтов за две недели благодаря лишь утренней зарядке.

— Я не болен.

— Ну, тогда можешь просто посмеяться над моей мнительностью.

Остаток пути до Фэйрвью ехали молча. Халлеку хотелось обнять ее, сказать — да, конечно же, он так и сделает, как она советует. Но помешала странная до абсурдности мысль. Абсурдная, но исключительно тревожная.

«Друзья мои! А может быть, у современных цыган появился новый вид проклятья? Как вы смотрите на такую возможность? Прежде они превращали вас а оборотня, насылали демона, чтобы среди ночи он вам башку оторвал, — и все в таком духе. Но времена меняются, не так ли? Что если этот старик прикоснулся ко мне, чтобы наслать на меня рак? Она права — ни с того ни с сего так в весе не теряют. Такая потеря — предвестница чего-то очень нехорошего. Вроде шахтерской канарейки, которая внезапно помирает в клетке. Рак легких, белокровие… меланома…»

Безумная идея, но из головы никак не выходила: «что если он прикоснулся ко мне и наслал на меня рак?»

Линда приветствовала их поцелуями и, к их обоюдному изумленью, вытащила из духовки великолепную пиццу с грибами. Обслуживала их на бумажных тарелочках, на которых нарисовала большого любителя этого блюда, их кота Гарфилда. Спросила, как прошел их второй медовый месяц, и прежде, чем они успели раскрыть рты, чтобы рассказать ей о своем путешествии, она закричала: «Ой! Кстати, чуть не забыла!» — и в течение всего обеда пересказывала им содержание сериала ужасов. Естественно, ей самой это было куда интересней, чем родителям, но Халлек и его супруга пытались выслушать со вниманием. Еще бы — столько новостей за неделю!

Убегая, Линда звонко чмокнула Халлека в щеку:

— Пока, худоба!

Халлек понаблюдал в окно, как она оседлала велосипед и помчалась по улице с развевающимся «хвостом». Потом повернулся к Хейди с потрясенным видом.

— Короче! — сказала она. — Ты намерен меня выслушать?

— Ты ей сказала. Подговорила ее сказать мне такое. Женский заговор, так сказать?

— Ничего подобного.

Он внимательно посмотрел ей в лицо и устало кивнул.

— Ладно… верю.

Хейди решительно погнала его в ванную, где он в итоге разделся донага, повязав только полотенце вокруг поясницы. У него вдруг возникло сильное ощущение «дежа вю» — дислокации времени. Чувство того, что все это он уже когда-то пережил и видел. Оно было до тошноты острым. Абсолютная копия того момента, когда он вот так стоял на весах с полотенцем вокруг поясницы. Не хватало только запаха яичницы с ветчиной, доносившегося снизу. Все остальное было точным повторением.

Нет. Не точным. Одна вещь не совпадала.

Тогда он вытянул шею, наклонился, чтобы через собственное брюхо разглядеть цифры на весах. Теперь ему наклоняться было не нужно. Весы показывали 229.

— Ну что ж. Теперь все ясно, — сказала Хейди. — Я договариваюсь с доктором Хаустоном.

— Да эти весы врут, — слабо возразил Халлек. — Они всегда врали. Потому я их и любил.

Она посмотрела на него холодно.

— Хватит, друг мой. Достаточно этой болтовни. Последние пять лет ты все сетовал, что весы врут в большую сторону. В ярком свете ванной он видел, насколько искренне она встревожена. Кожа на ее скулах натянулась.

— Стой здесь, — сказала она и вышла из ванной.

— Хейди?

— Подожди там! — она спустилась с лестницы вниз.

Вернулась со стандартной коробкой сахара, на которой было крупно отпечатано: «Вес 10 фунтов». Она поставила коробку на весы. На шкале появились цифры «012».

— Я так и думала, — мрачно сказала Хейди. Я ведь и сама взвешиваюсь. В сторону минуса она не врут и никогда не врали. Люди с повышенным весом любят неточные весы. Легче отметать реальные факты. Если…

— Хейди…

— Если весы показали 229, значит на самом деле ты весишь 227. Так что…

— Хейди…

— Позволь назначить визит к врачу.

Он помолчал, глядя на свои ноги, потом покачал головой.

— Билли!

— Я сам договорюсь о визите к врачу, — сказал он.

— Когда?

— В среду. Поговорю с ним в среду. Хаустон по средам после обеда обычно отправляется в клуб и играет в гольф. Я сам с ним поговорю.

— А почему сегодня же не позвонить? Прямо сейчас?

— Хейди, — сказал он. — Не надо. Хватит. — И что-то в выражении его лица убедило ее, что давить больше не следует. В тот вечер она ни словом не затронула больную тему.

5. 221

Воскресенье, понедельник, вторник.

Билли сознательно избегал весов наверху. Наедался от души, хотя голодным себя не чувствовал — скорее, сила привычки. Перестал прятать в кладовке пакеты с разными орешками и печеньем. Жевал сыр с крекерами, засахаренную кукурузу, чипсы и прочее, наблюдая футбольные матчи по телевизору в воскресенье. В понедельник с утра на работе ел конфеты, а после обеда бутерброды с сыром. Что-то из этих двух компонентов или оба вместе повлияли на его пищеварение. С четырех до девяти вечера его ужасно пучило, и он то и дело портил воздух. Линда возмущенно вышла из гостиной, объявив, что вернется только в том случае, если ей дадут противогаз. Билли виновато улыбнулся, но не сдвинулся с места. Его личный опыт подсказывал, что убегать бесполезно. Этот запах словно прилипал к тебе.

Позднее, глядя сериал «Правосудие для всех», он вместе с Хейди съел целый пакет крекеров с сыром «Сара Ли».

Во вторник, возвращаясь домой, купил возле магистрального турникета пару чисбургеров и, управляя машиной, уничтожил бутерброды в один момент.

Когда миновал Западный порт, Билли вдруг ощутил, будто его разум отделяется от тела. Это не было ни мыслью, ни отражением реальности, но именно разделением. Вспомнил чувство физической тошноты, которое ощутил на весах в ванной по возвращении из Моханка. Ему показалось, что он вступил в новую фазу мышления. Словно некая астральная сущность принялась изучать его вплотную, и она стала его попутчиком. Что же видел этот попутчик? Нечто скорее смешное, нежели страшное. Мужчину, которому скоро стукнет тридцать семь, в туфлях «Болли», с контактными линзами «Бош и Ломб», в тройке стоимостью шестьсот долларов. Тридцатишестилетний толстый американский самец кавказского происхождения, сидящий за рулем «Олдсмобиля-98» модели 1984 года и пожирающий огромный бутерброд, с которого капает майонез и падают ошметки салата на его темно-серую жилетку. Над таким зрелищем можно только хохотать.